Прозрачное небо Сирии

Повесть Посвящается Герою России подполковнику Российских военно-космических сил Олегу Анатольевичу Пешкову и его боевым товарищам

Смерть после Победы

Рассказы Квартиру Надежда Андреевна получила месяца за два до приезда сына. Это была невысокая старушка с седыми волосами, забранными на затылке в жидкий узелок. Она смотрела на людей с какой-то задумчивой добротой, словно пыталась понять заботу каждого и обязательно помочь.

Было, не было…

Рассказ На ярко освещённом перроне большого областного города мои попутчики – суматошные и смешливые молодожёны Вовчик и Шурочка – сошли, и я остался один в купе, пропахшем полевыми цветами, которые вчера вечером Вовчик купил своей пассии на какой-то маленькой сельской станции.

Падал снег…

Повесть Я коллекционирую старые пластинки и при этом страдаю бессонницей. Говорю об этом, чтобы было понятно дальнейшее. Я как раз слушала «Карнавал» Шумана в исполнении Сергея Прокофьева – тот отрывок, где он стилизует шопеновский ноктюрн, и, прислушиваясь к каждому звуку, плыла на волне тончайшего узора, пытаясь запечатлеть детали….

Самосуд

Рассказ После очередной – на этот раз двухмесячной – командировки в «горячую точку» командир мотострелковой роты Игорь Кедров без единой царапины возвращался к семье, домой. Здесь не просыпались ночами от треска автоматных очередей на улицах; не опасались, что из неприметного авто, проезжающего мимо КПП воинской части, вдруг вылетит граната; не ждали пули или ножа в спину во время патрулирования по чужому городу, население которого на дух не переносило миротворцев в погонах. Здесь был мир

Момент истины

Одноактная пьеса Комната в городской квартире. В кресле сидит мужчина, видимо спит. Кресло расположено так, что зрителю не видно его лица. Входит Валентина.

Смотрящий Серого Братства

Фантастический рассказ-притча Профессор Ежи Краевский заметно нервничал. Еще бы! Сегодня ему, возможно, предстоит изменить ход человеческой истории! «Именно поэтому мне нужно успокоиться: ведь я ученый, а это ко многому обязывает», – сдерживая волнение, решительно подумал Краевский. Он надел наушники, включил песню Ришарда Рынковского «Слишком молодые, слишком старые» и стал вспоминать, с чего началась эта невероятная история, которая казалась ему фантасмагорическим сном.

Молчание (Silentium)

Рассказ Поздняя осень пронизана серостью, воздух прострочен дождем, асфальт собирает влагу в ладони. Пыхтя, подъехал автобус, сыто крякнул на остановке и покатил дальше. Мне 18. Короткие волосы, зеленая кепка, серые глаза. Еду в институт к первой паре, хотя предмет необязательный, могла бы прогулять. Но я еду, вдруг что интересное расскажут.

Русь моя, намоленная...

Диптих Травы не шелохнутся И кусты – Вывел в поле конницу Хан Батый. Щурит очи узкие На Рязань: «Пусть князья мне русские Платят дань!» Взором степь окинул хан: Что пред ним? Тот ещё не выстрадан, Третий Рим…

Всему свой срок…

Всему свой срок – не хочется об этом… Случится так, что ты когда-нибудь захочешь после шумного обеда прилечь по-стариковски, отдохнуть. Теплом родным гостиная согрета, слова детей плетутся в кружева, а топот шустрых ножек по паркету – как сердца стук, которым ты жива.

Слишком быстро проносится жизнь

Кому мы нужны в эти годы? Мы только друг другу нужны. И наши давно пароходы уплыли под стоны волны. И те поезда, что нас мчали, теперь их не можем найти, давно износились, устали, стоят на ненужном пути.

Осколки сердца

И вот я очутился вновь в том Храме, где под куполом, на трапе, на жизни «незначительном» этапе, слезами лик Христа обмыл и стёр на ранах кровь.

Влюблённых бывших не бывает

Если она приходит, то всегда без предупредительного звонка. Она берёт меня так, как ей заблагорассудится. Входит глубоко, в каждый нерв каждого позвонка, Доводя до экстаза, так что аж зрачки узятся.

В памяти застывшие мосты

Колючее утро отметит, Как свет через кроны щербат. Закончен роман со столетьем, Молчит, пожелтев, циферблат. Он ржавою стрелкой морочит, Меня в неизвестность гоня, Он знаться со мною не хочет В преддверии Судного дня.

По зарослям воображенья

Никто не знает, что в проулке, В непроходимых дебрях клёна, Живёт задумчивый и гулкий Век девятнадцатый – зелёный. В широком арочном проёме Повозки конные мелькают. Табличка с надписью на доме: «Здесь скобяная мастерская».

Иду по зыбкой кромке дня

Бывает, тополя застынут Как групповой портрет людей. И в неподвижности воздвигнут Фрагмент своих былых страстей. А раньше кроны серебрились От вспышек поутру листвы. Туманы во дворах дымились, И росы над ковром травы.

На всю оставшуюся жизнь

Моя мать Мария Фоминична Федулова родилась в 1934 году в деревне Реутово Знаменского (ныне Угранского) района Смоленской области. Месяц проучилась в первом классе, после чего в октябре 1941-го оказалась на оккупированной немцами территории. В 2008 году собственноручно написала воспоминания о своей жизни, в том числе и о военном периоде.

Это страшное слово «похоронка»…

Пожелтевшие, посеревшие листки разного формата и разного качества бумаги… Одни размножены типографским способом, другие отпечатаны на пишущей машинке, третьи написаны от руки и в буквальном смысле слова пропитаны порохом, потому что писались на передовой, в промежутке между боями. Некоторые обветшавшие или выцветшие тексты уже трудно разобрать. Эти скорбные листки официально назывались «извещениями», а в народе их с первых месяцев войны окрестили «похоронками».

«Строгая логика безумия»

К 60-летию со дня смерти Тихона Чурилина В литературных трудах имя Тихона Чурилина чаще всего упоминается в связи с Мариной Цветаевой, с которой у Чурилина случился короткий роман в 1916 году. Цветаева называла его гением, признавала его влияние на свое собственное творчество. О Чурилине упоминали и другие авторы Серебряного века: Маяковский, Крученых, Хлебников, Блок, сокрушавшийся, что «пропустил гениального поэта»

Собрание студенческих шедевров,

или Куда ведут реформы образования? В европейском Средневековье, да и в более поздние времена, существовала традиция – ученик или подмастерье, чтобы его признали мастером и приняли в цех, должен был создать шедевр, продемонстрировав высшее достижение в профессии. Солидную коллекцию подобных шедевров собрала кафедра декоративно-прикладного искусства художественно-графического факультета ЛГПУ.

Вслед за мечтой

Очерк Как и многие в Центральной России, я провел детство в условиях «малых вод». У каждого из нас был свой ручей, речка, пруд, озеро. У их берегов проходила большая часть веселого советского детства, где пацанва купалась, каталась на льду, ловила рыбу. Но главной водной артерией для меня и моих друзей, бесспорно, оставалась река Быстрая Сосна. Бродя по отмелям и маленьким песчаным островкам, стреляя из самодельных луков, ловя подустов и окуней, мы ощущали себя аборигенами Амазонки. Это ощущение усиливалось весной, когда один из крупнейших притоков Дона разливался по всем припойменным лугам.

Дело – труба, или исповедь неформала

Новый роман липецкого писателя, изданный в столице, отпугнёт присяжных моралистов и заставит сморщиться рафинированных эстетов. С самого начала он увлекает и даже захватывает, и не только благодаря упругой манере письма, быстрым сюжетным поворотам, выпукло и чаще гротескно прорисованным характерам, но и глубоким знанием изображаемого среза бывшего советского общества, а также жёсткого натурализма 90-х годов минувшего века.

Служитель музы бескорыстный…

Почему человек пишет стихи и смотрит на небо? Наверное, потому что он – человек. А вот зачем человек пишет стихи и смотрит в небеса? У каждого будет свой ответ. Николаю Скорскому – 81 год. Его звезда зажглась 28 августа 1935 года в маленьком шахтёрском городке Сучане (сейчас это город Партизанск) на юге Приморского края.

Стерпиз

Всю ночь в небе над райцентром ветер гонял рваные тучи, лил мелкий надоедливый дождь. Но к утру стихия угомонилась, распогодилось. У околицы села запел петух, загремела ведрами хозяйка, а на площади у райкома партии проснулась тарелка громкоговорителя: «Доброе утро, дорогие радиослушатели!». «Страна вступает в новый созидательный день определяющего года пятилетки», – бодрым голосом настойчиво напомнил диктор. Впрочем, это были фразы из пропагандистского официоза, а здесь, в липецком селе-райцентре, просыпалась, зевая и потягиваясь, отнюдь не парадная, обыденная жизнь.

Гетера

Рассказ Стеблецов наш ну прямо достал всех. У одних слезы, у других давление после него. И не выборочно, а почти поголовно. – Изверг, – не выдержала Людмила Капитоновна, старейшина наша, когда пила корвалол. Он почти у каждого теперь в столе был. Только успевай пузырьки покупать. Ну, пустырник еще, тенотен… – Садист, – поддержала коллегу Алла Константиновна, закуривая в помещении, хотя это у нас строго запрещено.